(Выдержка )

"После обыска в доме обьявить лицам,подлежащих изгнанию,что они по решению правительства выселяются в другие области союза.Вся семья транспортируется на одной повозке до ж.дор.станции отправления,где должны быть погружены в специальные,для них заранее приготовленные ж.дор.вагоны.Их отправляют в отдалённые области страны.Предстоящее разлучение с главой семьи не разглашать.

Большой Караман — река в Саратовской области, левый приток Волги. Длина от 198 км до 220 км, так как летом верховья реки пересыхают; площадь бассейна — 4260 км². Исток на отрогах Общего Сырта, впадает в Волгоградское водохранилище между городами Энгельс и Маркс. Питание реки снеговое и грунтовое. Весной судоходна.

Притоки: Нахой (п), Мечетка (л), Суслы (п), Грязнуха (л).

Населённые пункты на Большом Карамане в Фёдоровском районе

сёла Полеводино, Первомайское, Серпогорское, Фёдоровка, Романовка, Пензенка, Тамбовка

Der Große Karaman (russisch Большой Караман) ist ein linker Nebenfluss der Wolga im Oblast Saratow, Russland.

Der Fluss hat eine Länge zwischen 198 und 220 Kilometern, abhängig von der Jahreszeit. In den Sommermonaten trocknet zumeist ein Teil des oberen Flusslaufes vollständig aus. Die Quelle des Flusses liegt im Obschtschi Syrt, der Wasserscheide zwischen Wolga und Ural. Zwischen den Städten Engels und Marx fließt der Große Karaman in die Wolga.

Критическую ситуацию переживал в 1921 г. и областной комсомол. Если в конце 1920 г. по области насчитывалось 354 комсомольца, то в сентябре 1921 г. - всего 128.Серьезным тормозом в развитии и укреплении партийных и комсомольских организаций являлся голод. Немало коммунистов и комсомольцев стали его жертвами. Так, например, в ноябре 1921 г. в обком РКП(б) поступило сообщение о том, что в селе Зихельберг перестала существовать партийная ячейка. Все ее члены «вымерли с голоду».

Массовый характер приняли нападения голодных крестьян на амбары, взлом замков и самовольный разбор хлеба (с. Деллер, Александрге, Штразендорф, Орловское и многие другие). Одной из форм протеста голодных колхозников стал массовый невыход на работу с. Фёдоровка, Зихельберг и др. Во многих сёлах Немреспублики в тот период тайными осведомителями ОГПУ фиксировались «антисоветские повстанческие разговоры»

В 1932 г. обстановка ещё больше осложнилась. К лету голод уже явно ощущался в городах и большинстве сёл Немреспублики. Спасаясь от голода, люди вынуждены были растаскивать ещё не созревший на полях хлеб. 7 августа 1932 г. был издан «Закон об охране общественной собственности», предусматривавший суровые наказания, вплоть до расстрела, даже за мелкие хищения зерна. В народе он получил меткое название - «закон о трёх колосках». На основании этого закона в Республике немцев Поволжья с 7 августа по 1 декабря было осуждено 474 человека, из них к расстрелу - 32, к 10 годам лишения свободы - 325, остальные - их было всего 17 - к меньшим срокам заключения. Значительное число осуждённых составляли женщины, похищавшие на полях зерно, чтобы накормить своих голодных детей.

Осенью уже в который раз основная масса хлеба была вывезена из Немреспублики по хлебозаготовкам. Колхозникам практически ничего не досталось. «Распределение доходов в колхозе было таково, что колхозникам мы не выдавали на руки хлеба, а засчитывали его в общественное питание, и по существу засчитывался хлеб тот, который был уже съеден в колхозе...», - говорил впоследствии секретарь обкома ВКП(6) АССР НП А. Павлов, выступая на одном из пленумов обкома. Это признание наглядно подтвержает тот факт, что в зиму 1932-1933 гг. крестьяне, кормильцы общества, сами остались без средств существования, то есть сознательно обрекались на голодную смерть.

Массовый голод не заставил себя долго ждать. Он вспыхнул уже в ноябре -декабре 1932 г. и достиг ужасающих размеров весной и летом 1933 г.В мае 1933 г. ситуация в сёлах Немреспублики ещё больше усугубилась. В донесении от 27 мая 1933 г. прокурор Немреспублики сообщает о Бальцерском кантоне: «В апреле и мае месяцах, несмотря на оказанную кантону продовольственную помощь, смертность продолжала расти. Только в 7 сёлах с 1 по 24 апреля умерло 892 человека, против 752 за весь март, причём некоторые сёла за это время увеличили смертность более чем на 200 % по сравнению с 1 кварталом 1933 г. (Ст. Топовка - за 1 квартал 1933 г. умерло 42 человека, а за 25 дней апреля - 95 человек)...».

Прокурор констатирует резкий рост смертности и в других кантонах Немреспублики: «В с. Красный Яр Марксштадтского кантона за март месяц умерло 50 человек, за апрель-80, а за 20 дней мая-100 человек. Растёт смертность в с. Розенгейм, в Покровском кантоне, в Ягодно-Полянском, Каменском кантоне, в Мариентальском и др.»

С ноября 1936 г. и до созревания нового урожая 1937 г. в подавляющем большинстве кантонов АССР НП вновь сложилась напряжённая продовольственная ситуация. В ряде колхозов и МТС Унтервальденского, Гнаденфлюрского, Лизандергейского, Бальцерского, Франкского, Эрленбахского кантонов имели место случаи голодания значительного числа семей, употребления в пищу сусликов, мяса издохшего скота. Положение рабочих МТС усугублялось ещё тем, что им по нескольку месяцев не выплачивали заработную плату.

Однако, как и в зиму 1934-1935 гг., массового голода удалось избежать за счёт выделения и распределения по кантонам и сёлам продовольственных ссуд. 16 февраля 1937 г. Совнарком СССР издал постановление «Об отчислении в распоряжение обкомов ВКП(б) и Совнаркомов республик 20 % хлеба, получаемого по хлебозакупкам». Отчасти благодаря этому постановлению только в марте 1937 г. в голодающие сёла было распределено свыше 5 тыс. т хлеба, в июне - 1 120 т. Ссуда выдавалась на условиях возврата из урожая 1937 г. с 10-процентной надбавкой.

Рекордный урожай 1937 г. позволил кардинальным образом поправить положение с продовольствием в сёлах и городах Немреспублики. Имея на руках большое количество зерна, колхозы уже не боялись расставаться с излишками. Поэтому, как видно из архивных документов, осенью 1937 г. главной проблемой государственных чиновников было не то, как заготовить и закупить хлеб, а то, как его вывезти из Немреспублики. Возникла транспортная проблема. В связи с неподготовленностью транспорта и мест хранения такого большого количества хлеба были существенные потери зерна.В связи с хорошим урожаем зерновых бюро обкома ВКП(б) АССР НП приняло решение о создании в колхозах страховых продовольственных фондов на случай будущего неурожая.

Деятельность комсомольцев в Немреспублике в годы двух первых пятилеток была неоднозначной. Довольно часто активность многих из них в проведении коллективизации, хлебозаготовок, «борьбе с религией» сопровождалась такой жестокостью, которая превосходила жестокость коммунистов. Многие из них активно «разоблачали» своих товарищей, сочиняя на них доносы. Нередкостью в комсомольских организациях были пьянство и разврат. К примеру, в 1935 г. Управление НКВД АССР НП направило в обком ВКП(б) специальное сообщение «О безобразном состоянии комсомольской работы в Гнаденфлюрском кантоне», нарисовав довольно яркую картину морального и бытового разложения комсомольцев сёл Гнаденфлюр, Липовка, Вознесенка, Кавелинка.

В связи с проведением в АССР НП кампании по усиленному изучению русского языка, в 1936-1937 гг. в 8 кантонах со смешанным населением издавалось по две газеты: на русском и немецком языках. Однако уже в конце 1937 г. по финансовым соображениям было принято решение о прекращении издания русскоязычных газет в Бальцерском, Лизандергейском, Экгеймском, Гмелинском, Палласовском, Гнаденфлюрском, Зельманском кантонах, немецкоязычной - в Красно-Кутском кантоне. Потерю данных газет предполагалось компенсировать увеличением поставок в эти кантоны республиканских газет «Большевик» (так с марта 1935 г. стала называться «Трудовая Правда») и «Нахрихтен».

Кантонные газеты по качеству своего содержания и технического исполнения не на много отличались в лучшую сторону от производственных многотиражек. Примитивная подача материала, отсутствие сколько-нибудь серьёзного анализа тех фактов и событий, о которых шла речь, грубые ошибки, связанные с низким профессионализмом работников, были довольно распространены в кантонной печати.

В июле - августе 1941 г. по указанию ЦК ВКП(б), видимо, в тех же контрпропагандистских целях обком партии АССР НП еженедельно представлял в центр доклады «О фактах патриотического и трудового подъёма трудящихся АССР немцев Поволжья». Несмотря на общую тенденциозность докладов и даже одиозность отдельных приводившихся фактов, в целом, анализируя эти доклады, можно составить довольно объективную картину того патриотического порыва, который охватил многих тружеников Немреспублики.

Приведём лишь несколько наиболее характерных примеров.

Слесари Визенмиллерской МТС Зельманского кантона Ф. Циммерман, И. Цигельман и токарь Я. Еккель выполняли в июле - августе дневные задания на 200-300%. Трактористка Базельской МТС Унтервальденского кантона Элла Шандер выполняла дневные нормы на 180%. Колхозницы Луиза Винтергольцер и Анна Кексель из села Мангейм Гнаденфлюрского кантона вместо 300 снопов по норме ежедневно вязали по 500 и более снопов. В том же селе колхозник Карл Айферт изобрёл специальные волокуши, позволившие в 3 раза поднять производительность труда на вывозе соломы из-под комбайнов. На 1 августа 1941 г. по республике 1 707 женщин заменили на производстве мужчин, ушедших на фронт. Из них - 392 вернулись на работу в качестве трактористок, 215 - в качестве комбайнёров и штурвальных, 14 - в качестве шоферов.

Приведённые примеры вполне подтверждают высказанное нами ранее мнение о том, что с началом войны патриотический порыв охватил широкие слои населения Немреспублики независимо от их национальной принадлежности. На этот порыв опиралась партийная организация АССР НП, инициируя в пропагандистских целях открытые письма жителей Немреспублики, отправлявшиеся на фронт родственникам и землякам. В этих письмах искренние душевные слова к воюющим на фронте солдатам, как правило, перемежались с официозными пропагандистскими штампами тех времён, демонстрацией верноподданничества Сталину.

Отрывок из книги

Иоганнес Лотц, бывший учитель, живёт сегодня в одном со мной гессенском городе Фульде. Он был выселен из села Гнаденфлюр, кантонного центра АССР немцев Поволжья, в Алтайский край. Вместе с отцом отбывал «трудармейскую» каторгу на севере Молотовской (ныне Пермской) области, в лагере «Бубыль», получившем название по одноимённой таёжной реке.

За два года пребывания там «трудмобилизованные» не видели ничего, кроме лагеря, тайги и снежных сугробов. Никакой информации извне немцы не получали, и Иоганнес по сей день не знает названия того ведомства ГУЛАГа, к которому относился лагерь. Судя по тому, что ближайшим к нему населённым пунктом являлся посёлок Ныроб, лагерь скорее всего входил в систему Ныроблага или Усольлага, некоторые лагпункты которого были в своё время переподчинены Ныроблагу.

Немцы занимались в «Бубыле» заготовкой спецлеса, который использовался для производства пороха, прикладов к винтовкам и автоматам. Видимо, поэтому здесь сохранялась оставшаяся от стройбата структура - отделения, взводы, батальоны, - что, однако, ничуть не меняло гулаговско-энкаведешной сути лагеря.
Начальник батальона Эпштейн считал своей особой заслугой создание в «Бубыле» штрафного взвода, который заменял собой лагерный карцер. По его мнению, лагерники задарма ели положенные им 400 граммов хлеба и двухразовый черпак баланды. Штрафников за те же харчи ежедневно выводили под усиленным конвоем на лесоповал, а на ночь запирали в бывший карцер под бдительную охрану надзирателя. Помещение размером в два десятка квадратных метров с большим трудом вмещало состав взвода - 30 человек, которым приходилось спать, сидя на цементном полу.

Поскольку начальник был щедр на штрафы и меньше 30-ти суток никому не давал, то из штрафвзвода, как правило, не возвращались. Уходил человек в домик рядом с «зоной» и исчезал навсегда.
Попал туда в 1943 г. и Иоганнес: «Осенним днём я и двое товарищей ходили по лесу и помечали ровноствольные, без сучков берёзы, которые шли на изготовление фанеры. Неожиданно мы набрели на поле и лежавшие на нём валки скошенной пшеницы. Намяли руками сырого зерна и вернулись на работу, понемногу его поедая. К вечеру мой карман был пуст. Но при обязательном обыске на входе в «зону» (искали режущие и колющие предметы, а ещё больше - съестное, вносить которое строго-настрого запрещалось) в уголке моего кармана нашли несколько зёрен. Этого было достаточно, чтобы отвести меня к начальнику.

Как и большинство поволжских немцев, я плохо говорил по-русски. Кое-как со страхом объяснил Эпштейну, что «намолотил» на поле немного пшеницы. Он грубо оборвал меня и сказал:
- Пойдёшь на месяц в штрафной взвод. Там ты не будешь молотить колхозный хлеб. Оттуда выйдешь в другое место! - и выгнал меня из кабинета.

Ночь я не спал. Утром надзиратель открыл люк карцерной двери и стал по списку бросать нам пайки хлеба. Их хватали те, кто был сильней и проворней. А я, маленький ростом и слабый, не мог даже пробиться к заветному окошку. Оставшиеся без хлеба подняли возмущённый крик, но надзиратель как отрезал:
- Я все пайки выдал, а остальное - не моё дело! Разбирайтесь сами!

Так было почти каждое утро, и только по вечерам, проходя с работы мимо надзирателя, можно было получить свои 200 граммов хлеба. Выдавали ли баланду, спрашиваете? Не припоминаю, память тогда как отшибло.
Но я хорошо запомнил, что каждое утро мы находили рядом с собой по 3-4 трупа. Вечером люди говорили с ними (конечно, о еде), а утром их уже не было в живых. Им на смену приводили новых штрафников, наказанных за какие-нибудь никчемные «проступки». Эпштейновский конвейер смерти работал исправно. Состав штрафвзвода обновлялся раза два в месяц, а то и чаще. Выживали только самые сильные или наглые, которые поедали пайки, причитавшиеся не только уже умершим, но и своим вконец ослабевшим собратьям, приближая тем самым их кончину.
Через 12 дней и я уже был полутрупом: не мог подняться на ноги, не выходил на работу. Близилось время исполнения смертного приговора, вынесенного Эпштейном, - выхода «в другое место», на могильник. Но об этом я тогда не думал. Полное безразличие сковало мой мозг.

И тут подходит ко мне надзиратель и говорит:
- Хочешь остаться в живых? Тогда отдай командиру взвода воротник от своего пальто. Он тебя выпустит и переправит в «зону».
Я, конечно, согласился. Зачем мне здесь воротник? Надзиратель отпорол его, сказал:
- Выходи и пролезай под воротами «зоны». А там уж смотри сам...
- Так меня же вахтёр из будки заметит, а «попки» с вышки пристрелят.
- Иди смело! Со всеми всё обговорено...
Ну, думаю, пойду. Всё одно помирать. Будь что будет!
Подлез я под входные ворота. Щель узкая была, но я ещё тоньше оказался. Пришёл к своему командиру взвода, и он определил меня в «полустационар». Там давали в день 600 граммов хлеба и дважды похлёбку, но не выводили на общие работы. Кто помоложе и покрепче был, тот выживал, а большинство, конечно, умирало. Думаю, что меня спас мой маленький рост.»

Выслушав эту исповедь, я спросил Иоганнеса:

- Что же это был за воротник, если за него удалось жизнь выкупить?
- Да обыкновенный цигейковый воротник коричневого цвета, почти новый. Полупальто мне родители незадолго до войны справили. Воротник 7 рублей стоил.
- И кто стал обладателем воротника?
- Конечно же, командир штрафного взвода. Тоже немец, только не нашим он был человеком. Говорили, будто его к нам в лагерь после отсидки направили. Он каким-то особенным вором считался. Такие бандиты Эпштейну как раз и нужны были.
- Почему?
- Эпштейн был ужасным человеком, настоящим душегубом. На фронте ему кисть правой руки оторвало, так он каждое утро нам протезом в чёрной перчатке расправой грозил. Рассказывали, проходил он как-то перед строем со своим помощником из военных и громко, чтобы лагерникам слышно было, изрёк: «Дали бы мне автомат - всех до единого уложил бы!»

Но он и без оружия столько наших немцев погубил! Было нас в феврале 42-го 1500 человек. За 2 года дважды прибывали пополнения по 500 человек в каждом. Так вот, весной 44-го осталось 700 человек, из которых только 300 могли работать, а 400 находились в «полустационаре». Остальных - стало быть, 1800 человек -закопали в лесу или сбросили в Бубыль.

Наибольший «урожай» мертвецов давали стационар (там умер и мой отец) и, конечно же, штрафной взвод. Это были официально санкционированные душегубки для ликвидации «контингента мобилизованных немцев» в нашем лагере смерти.

Трудно комментировать этот рассказ. Кажется, всё уже знаешь - слышал, читал, сам прошёл через «трудармейское» лихолетье. Но с таким целенаправленным смертоубийством, как то, что практиковал капитан Эпштейн, встречаться, пожалуй, не доводилось. Это же уму непостижимо: за два года извести больше двух третей личного состава лагеря! Откуда у этого нелюдя было столько злобы и тем ли одним она вызывалась, что его ранило на фронте?
Думаю, далеко не каждый палач, приставленный к газовой камере в нацистском концлагере, мог похвастать таким количеством уничтоженных заключённых, как Эпштейн.
К несчастью, подобные изуверы встречались в «органах», опекавших лагеря для «трудмобилизованных», намного чаще, чем нормальные люди

Здесь вся книга

на сайте http://www.sakharov-center.ru